Что происходит с детьми мигрантов, которые не знают языка, не могут поступить в школу и боятся выходить из дома

Наши занятия начинаются в четыре часа дня в небольшом культурном центре на окраине города. Среди книжных полок — место для нас: пятерых учеников в возрасте от 10 до 17 лет и меня, с ноутбуком и толстой папкой с распечатанными заданиями.

Каждый урок мы разговариваем о том, кто чем занимался на прошлой неделе. Если школьники говорят: «Я была в школе» или «у подруги», то ребятам, которые не ходят в школу, крайне сложно рассказать что-то про свой опыт. 13-летний Мухтар говорит, что «помогает брату». Когда просишь уточнить, как именно помогает у него не хватает слов в лексиконе описать, что это работа в шиномонтажке.

Мухтар не играет в Майнкрафт и Роблокс, о которых часто говорят его сверстники, и даже не знает, что это. Зато у него есть телефон, но не с играми — в определенное время включается азанПризыв к молитве у мусульман. для молитвы.

Год назад Мухтар учился в узбекской школе, но в России родители не успели оформить необходимые документы и теперь он лишен образования.

Это довольно частая проблема среди детей мигрантов: они оказываются вне школы не потому, что не хотят учиться, а потому что нет необходимых документов. Так, при зачислении в школу детей мигрантов требуют прописку. У родителей при этом не всегда есть возможности сделать регистрацию в городе, поскольку они не имеют собственного жилья в России.

Снять квартиру уже тяжело: даже после запрета ЦИАНА на объявления «только для славян», часть арендодателей пытается уточнять по телефону, откуда вы, и мягко отказывают тем, у кого нерусские имена или нет российского паспорта. А получить прописку еще сложнее, ведь не каждый готов прописывать у себя мигрантов. Особенно, учитывая, практику наказывать тех, кто «нелегально» прописывает у себя их в квартире.

«Чем больше рейдов — тем меньше учеников»

Пока Мухтар надеется, что родители смогут собрать необходимый пакет документов и он получит возможность сдать тест по русскому языку, он продолжает учить язык на наших занятиях.

На одном из уроков я спрашиваю его и других учеников про мечты. Девочки отвечают сразу: Самира мечтает уехать в Южную Корею и стать стюардессой, а Айгерим стеснительно говорит, что хочет стать певицей. Мухтар и другие мальчики молчат в ответ, они не знают слова «мечта».

— Девочки, как вы бы объяснили слово «мечта» ребятам?

— Мечта — это, когда ты думаешь, что хочешь чего-то, а потом у тебя получается.

Те, кто не ходит в школу, кивают головой, что поняли. Но когда спрашиваешь, есть ли у них какая-то мечта, то не знают, что ответить. Им очень трудно почувствовать контакт с учителем и с ребятами рядом, потому что они порой перестают ходить на занятия.

Из-за нестабильного рабочего статуса у родителя, проблем с документами или непонимания зачем учить язык, некоторые ученики могут стабильно приходить месяц, а потом исчезнуть без объяснения причин. С января таких исчезновений стало больше.

Не знаю, как это объясняют себе остальные преподаватели, но я увидела такую закономерность: чем больше полицейских рейдов против мигрантов в городе — тем меньше учеников на занятиях.

В метро задерживают мигрант:ку. Что делать и куда обращаться?

Гайд от DOXA

Микита Кучински

В январе маму одного из учеников держали в полицейском участке больше трех суток — якобы из-за проживания не по месту прописку. После январской волны задержаний группы опустели: приходило от одного до трех человек, тогда как раньше в среднем ходило по семь учеников. Сначала мы думали, что дело в праздниках на родине, но и после них дети не возвращались. Только в марте, после того как рейды стихли, группы вернулись к прежнему уровню.

Рейды влияют и на социализацию. Когда они проходят, дети сидят дома и живут в постоянном страхе за себя и близких. Из-за рейдов сотрудникам НКО становится сложнее интегрировать детей в общество. Приходится заново «завоевывать» доверие учеников и выстраивать контакт. Так, в марте дети вернулись с более тяжелым настроем на учебу и с трудом отвечали даже на вопрос «как дела».

Мы работаем с разными кейсам: от беженцев из Красного креста до благосостоятельных семей. На моей памяти за почти год волонтерства у нас были ученики из Узбекистана, Таджикистана, Кыргызстана, Камеруна, Йемена, Ливана, и даже Южной Кореи. К каждому ученику надо учитывать его индивидуальные особенности: от уровня его знания русского до хобби.

У каждого преподавателя в нашем НКО своя методика. Кто-то строит курс на групповой работе, независимо от уровня знаний, кто-то предпочитает занятия в маленьких группах, чтобы уделять внимание каждому ученику. У нас есть методические материалы, но всегда приветствуется, когда преподаватель что-то добавляет от себя.

Одна из наставниц научила меня методу «банки фасоли». За каждое выполненное задание в группе, мы клали фасолинку в банку. Когда она наполнялась наполовину, мы дарили детям небольшие подарки — брелоки или игрушки для развития моторики. Раньше банка заполнялась за два месяца занятий. Но где-то с января, из-за высокой текучки, банка перестала наполняться, и от этой игры пришлось отказаться.

Мы рассказываем о людях из угнетаемых групп, чтобы их голоса были слышны громче, и показываем, как изменилась жизнь в России после начала полномасштабного вторжения в Украину. Поддержите нас.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Таксист, кассир — да. Художник — нет

К нам ходят дети, которые совсем не знают русского. С ними приходится работать через переводчик на телефоне. Но в основном я работаю с учениками, которые уже умеют немного писать и читать. На мои занятия попадают дети из разных стран — из Азербайджана, стран Центральной Азии и Афганистана.

Я заметила, что мальчики из Афганистана часто более мотивированы учить русский язык. Они всегда задают дополнительные вопросы, даже если не всегда знают, как их правильно сформулировать. Я связываю это с тем, что их семьям сложнее вернуться в родную страну, в отличие от ребят из Центральной Азии.

Семьи из Центральной Азии, как правило, приезжают сюда работать на сезон или на вахту. Работа непостоянная и мотивации долго оставаться в России нет, а потому сложно объяснить ребенку, зачем учить язык и встраиваться в культуру страны.

России нужна дешевая рабочая сила, но при этом государство делает все, чтобы мигрант не привозил сюда свою семью — именно для этого в школы запретили принимать детей без знания русского языка.

Зачем в России начали ужесточать миграционное законодательство, если мигрантов не хватает?

И к чему это может привести?

Один из важных показателей интеграции ребенка — это его лексикон. На одном из уроков с ребятами 10–12 лет я давала задания с картинками, где каждый должен назвать вслух профессию: машинист, таксист, летчик, художник, учитель, кассир, пожарный. Дети не понимали, как произнести слово летчик, а такую профессию, как художник они в принципе не могли себе представить.

Другое дело — профессии таксиста и кассира. Так, Мухтар выбрал картинку со словом «таксист» и поделился, что его отец работает в такси. Те, кто ходит в школу, назвали «учителя». Остальные не смогли произнести это слово.

Доступ к другому миру — к разным профессиям, к представлениям о будущем — у многих просто закрыт. Их родители не могут устроиться на стабильную или хорошо оплачиваемую работу, даже если у них есть диплом колледжа или университета из страны, откуда они приехали.

Занятия по русскому

Личный архив

Говорить — значит быть услышанным

Иногда дети, хорошо знающие язык, все равно не чувствуют себя своими. Четырнадцатилетний Руслан был одним из таких учеников — он почти всегда появлялся на занятиях сразу после школы, в форме: белая рубашка с коротким рукавом и темный низ с потертыми кроссовками. Руслан был одним из самых активных учеников в группе, знал язык на хорошем уровне, любил играть в Роблокс и смотреть русскоязычный ютуб.

Несмотря на хорошее знание языка, в российской школе Руслан дружил только с ребятами из Узбекистана. А на одном из уроков рассказывал, что ему «больше нравится у нас, чем в школе», поскольку классная руководительница и учительница математики материли нерусских детей за недостаточное знание языка. Узнала я это после собственного же замечания Руслану.

— Ты же в курсе, что неприлично материться на уроке?

— А почему математичке меня можно материть, а мне вас нельзя?

— Я не считаю, что твоя учительница по математике права, но я на тебя не кричу и не матерюсь. Попробуй со мной вести также, как я с тобой.

Год с теракта в «Крокус Сити Холле»

Рассказываем о том, как он привел к мощной волне мигрантофобии в стране

Айгуль Салаватова

Руслан прекратил материться и ругаться со мной после этого диалога и сильно изменился. Интеграция — это ведь не только про язык, и уж точно не про тестирование, это во многом про уважение и безопасную атмосферу, в которой можно быть собой.

Поэтому каждый урок я начинаю с доверительного вопроса «как у вас дела» и стараюсь интересоваться жизнью учеников. На одном из занятий мы обсуждали, кто какую музыку любит. В ответ звучали узбекские имена и фразы на русском. Иногда предложения были с ошибками, но я не исправляла их — вместо этого узнавала, что им нравится и чем они живут. В этот момент я видела, как крепнут наши отношения, как дети раскрываются, чувствуя, что их слышат и хотят узнать получше.

Сложно сказать, к чему приведет запрет на обучение в школах для детей, не знающих русский язык. Не знаю, закончатся ли рейды и перестанут ли пропадать ученики. Но я точно продолжу ходить на занятия — ради таких детей, как Руслан, который не чувствует себя своим в новой среде, ради таких, как Мухтар, которому школа недоступна из-за проблем с документами, и ради всех остальных.

А еще ради самой себя. За почти год волонтерства я замечаю, как меняюсь, погружаясь в культуры, которые были раньше мне недоступны. Мне важно узнавать про детей больше, чем просто их язык или страну. Интересно видеть в них различия и сходства — такие, что заставляют по-новому смотреть даже на привычные вещи.

И неважно, сколько в итоге придет учеников и что их будет ожидать там, за дверями культурного центра. Каждую неделю, в тот же день и в то же время я буду ждать их на занятии.